В течение десяти лет, которые дона Энграсия Виньяс де Мораэс прожила после смерти мужа, она, преданная и тоскующая, неукоснительно соблюдала праздник Святого Петра, покровителя вдов: с утра в церкви, вечером в гостиной дома. На улице горел большой ко­стер, знатные родственники, многочисленные друзья, молодежь танцевали со всеми четырьмя девицами на выданье: Магдой, Амалией, Бертой, Теодорой. Теперь одинокие девицы, скорее старые девы, продолжали материнскую традицию: на мессе они ставили свечу перед образом Святого Петра, а вечером открывали го­стиную. К ним заглядывали бедные родственники, редкие друзья, но ни одного молодого человека. Но в этот день Святого Петра праздник в доме Мораэс был несколько необычным. Местные кумушки судачили на все лады обо всём на свете, а Даниэл с угодливой влажной улыбкой мысленно находился по ту сторону улицы, где Тереза, выполняя свою обязанность, ложилась в постель с Жустиниано Дуарте да Роза.

На следующий день Тереза приготовила чемодан капитана, положив в него, как он приказал: голубой кашемировый костюм, сшитый для свадьбы и почти не надеванный, парадный костюм для приема в правительственном дворце штата на Второе июля. Белье, костюмы, несколько лучших рубашек на случай, если капитан там задержится.

Перед тем как отправиться на вокзал, капитан распорядился, чтобы Тереза и Шико Полподметки глядели за приказчиками в оба: когда хозяин в отъезде, они и уворовать могут – потащат продукты домой. Как обычно, когда капитан отлучался, Шико Полподметки обязан был спать при магазине на раскладушке, охраняя товары, а Тереза – в противоположной части дома, чтобы быть подальше от парня.

Что же касается Терезы, то ей строго-настрого запрещалось выходить из дома или магазина и болтать с покупателями. После ужина Шико должен был запираться в магазине, а Тереза в доме. Капитан не желает, чтобы о его женщине судачили, а есть для того повод или нет, ему безразлично.

Не сказав ни «до свидания», ни «до скорого» и не махнув рукой, капитан отправился на станцию, Шико Полподметки нёс его чемодан. В кармане пиджака, рядом с приглашением на праздник, лежало рекомендательное письмо к Розалии Варела, певице кабаре, специалистке в аргентинском танго и кое-чем еще весьма любопытном, как рассказывал Даниэл, и что очень четко выражено в стихах и музыке «Твой порочный рот, проститутка…».

За несколько минут до отъезда, уже переодетый и готовый к выходу, капитан вдруг заметил стоящую к нему спиной Терезу. Ощутив острое желание, подошел к ней сзади и, закинув ей юбку на голову, попрощался таким образом.

39

Восемь ночей провели на супружеском ложе капитана Даниэл и Тереза, причем одна из них длилась до воскресного утра, так как Шико Полподметки никак не мог очухаться после субботней попойки: он выпил две бутылки кашасы в магазине, заявив, что делает это в магазине потому, что не должен оставлять доверенные ему товары без присмотра, пока хозяин в отъезде.

С первым ударом колокола церкви Святой Анны, который вызванивал девять вечера – время любовных свиданий и уличных встреч, Даниэл подходил к дверям дома Жустиниано Дуарте да Роза. Уходил он, когда рассеивались ночные тени, но солнце еще не вставало. После возвращения домой спал до обеда, полдничать шёл к сестрам Мораэс, заходя по пути в магазин под предлогом получить у Шико сведения о капитане, но тот сообщал, что телеграммы о приезде капитана не было. Помпеу и Мухолову Дан приносил американские сигареты, Шико – монету, а Терезе посылал том­ный взгляд. Продолжая смущать сестёр сдержанными беседами, нерешительным поведением, Даниэл толстел на их кашах и сладостях; три сестры, что постарше, всё время вздыхали, Теодора разве что не тащила его за руку в постель, и, как знать, если бы не Тереза, вполне возможно, что Даниэл там и оказался бы, ведь Тео была такой легкомысленной и доступной.

Но тот, кто побывал в постели Терезы, остается ей верен, ей и той радости, что открыл ей, и ни о ком другом думать не может. Изнасилованная больше двух лет назад капитаном и с тех пор находящаяся в его власти, Тереза пребывала в вечном страхе, оставаясь чистой, невинной и доверчивой. Неожиданно проснувшаяся в ней женщина за быстро пролетевшие ночи познала удовольствие и расцвела. Раньше она была красивой девочкой, простой и естественной, теперь её лицо и тело, испытавшие наслаждение, преобразились, в глазах вспыхнул страстный огонь, тот самый, что раньше теплился и который Эмилиано Гедес заметил несколько месяцев назад. Кроме того, теперь она знала нежные слова, умела целоваться, ей открылся секрет, таящийся в ласках. И это было уже кое-что для того, кто ничего не имел, пусть немного, но ведь всё это для неё так неожиданно и внезапно открылось, между тем молодость Дана теперь уже не всегда позволяла готовить Терезу к любви медленно, получать и длить удовольствие до бесконечности. Порывистый и ненасытный Даниэл хорошо знал, что всему этому, как и его пребыванию в провинции, скоро придет конец – и краткая радость Терезы кончится. Тереза же ничего о том не знала и ничего не хотела ни знать, ни спрашивать, ни выяснять. Быть с ним, в его объятиях, удовлетворять его желания и свои, быть рабыней и царицей в одно и то же время – чего еще можно желать? Уехать с ним, конечно, это решено, зачем о чем-то спрашивать, что-то обсуждать. Даниэл – ангел небесный, маленький бог, само совершенство.

Он обещал, что возьмёт её с собой, освободит от надетого на нее капитаном ярма. Почему не сейчас, пока Жустиниано в отъезде? Но Дан ждет денег из Баии, это всё задерживает. Обещание неопределенное, объяснение – тем более, конкретно только его утверждение: в дураках останется капитан, он скоро узнает, кто настоящий мужчина, и постигнет разницу между храбростью и бахвальством.

Планы ни побега, ни будущей жизни не занимали много времени в эти короткие, предназначенные для наслаждения ночи. Тереза в юноше не сомневалась: за­чем ему лгать? В первую же ночь, когда еще задыхающийся Даниэл положил ей на грудь голову, а Тереза уже пришла в себя, она попросила: «Увези меня отсюда, для тебя я могу быть хоть служанкой; с ним – никогда больше». Потом торжественно Даниэл поклялся: «Ты поедешь со мной в Баию, будь покойна». И подкрепил обещание продолжительным поцелуем.

Всё то грязное, что было с капитаном, с Даниэлом было небесным блаженством. Даниэл не говорил: «Открой рот», как это делал капитан, сжимая в руке плеть из семи кнутов, на каждом из которых десять узлов. Во вторую ночь – ах, почему не в первую, Дан! – он уложил её и просил лежать спокойно, не двигаясь, и языком, начиная с глаз, повел к уху и в ухо, по шее, по груди, каждой в отдельности, по рукам, покусывал её опускаясь все ниже и ниже по животу, не пропуская пупка, потом спускался к черному пучку волос, бедрам, ногам, стопам, каждому пальцу и снова по ногам, но теперь, поднимаясь вверх, по бедрам и, наконец, к секретному входу, трепетному цветку и… «Ах, Дан, я умру!» Вот после чего он попросил её сделать то же. И Тереза взяла сверкающую шпагу, ах! Пришел её смертный час; вот и хорошо!

Так, умирая от удовольствия и отдыхая на груди Дана, она говорила: «Я решила, что умру, должна умереть. Если я не уеду в Баию, я убью себя, повешусь на двери, с ним я никогда больше не буду. Если ты меня не возьмешь, не обманывай, скажи правду…»

В первый и последний раз она увидела его сердитым. Разве он не сказал, что возьмет? Она сомневается в нем? Разве он обманщик? И он велел ей молчать, не повторять больше этих слов, потому что нельзя портить радость данного им часа угрозами и подозрениями. Зачем портить ночь наслаждений, укорачивая её разговорами о смерти и несчастье? Каждому делу – свой час! Каждому разговору – своё место. И этому тоже научилась Тереза у студента-хориста Даниэла Гомеса и никогда его урока не забывала. О бегстве не спрашивала, не говорила и о веревке.

Даниэл не приказывал Терезе поворачиваться задом и вставать на четвереньки, как это делал капитан, на­хлестывая её плетью, след от которой виден еще сего­дня. В одну из их ночей Дан решил открыть для неё не только, как он выразился, земной рай, но и царство Небесное, соединив обе половинки, после чего поднявшаяся в воздух отважная птица опустилась в бронзовый колодец. Любовь моя! – сказала Тереза.